— Похоже, Дракон теперь так никогда и не проснется? — Ухмыльнувшись, спросила Син.

Лэнс посмотрел на ее улыбку, а затем перевел взгляд с ее губ выше и утонул в ее серых глазах, также, как и много лет назад.

— Да, похоже на то, — тихо ответил он.

Улыбка медленно пропала с ее губ.

— Я уезжаю сейчас, Лэнс. Я хотела только спросить — отправить ли мне вторую лошадь туда, откуда я ее взяла?

— Не надо, Син. Я еду с тобой, — ответил он, а затем, задорно улыбнувшись, добавил, — ведь только я знаю дорогу к морю.

Я, стоя у окна, отхлебывал слабенький чай, набодяженный уже третий раз с одной и той же заварки, и смотрел, как соседка Анна Павловна тащит на поводке собаку. Упитанный скотч-терьер гулять не хотел категорически. Впрочем, иного состояния у него никогда и не наблюдалось. Собака всегда упиралась всеми четырьмя короткими лапками в осеннюю листву, а хозяйка с уверенностью и грациозностью танка тащила ее за собой по дорожке. Глубокой борозде в опавших листьях мог бы и конь позавидовать.

Я отвернулся от окна и сел за стол. Разбудил ноутбук и тупо посмотрел на белый вордовский лист. Роман не шел. Не шел настолько, что несколько раз набитое название многократно стиралось, радикально менялось и опять стиралось. Герои с самого начала были картонными куклами и отказывались начинать жить своей жизнью, помогая автору отстраивать роман. Больше всего это напоминало прогулку соседки с ее собачкой — герои прекрасно чувствовали себя в качестве пробелов на белом листе и никак не хотели начинать действовать.

Допив подкрашенный чайными листьями кипяток, и так и не напечатав ни слова, я поднялся из-за стола и вышел в коридор. В пустом в не сезон санатории шаги раздавались гулко, разливаясь эхом по окрашенным больничной слабо-зеленой краской коридорам, создавая гнетущее ощущение одиночества.

Спустившись на первый этаж и пройдя по не обогреваемому стеклянному переходу, где три когда-то выбитых стекла были заколочены пожелтевшей и разбухшей уже от дождей фанерой, я наконец добрался до столовой.

Анна Семеновна, практически в одиночку заправлявшая столовой — страшная стерва, и воплощение уже, казалось бы, давно потерянного советского «Вас много, а я одна», имела привычку запирать столовую в период между полдником и ужином, хотя, по расписанию, должна была обеспечивать проживающих горячим чаем постоянно. Безнадежно подергав запертую дверь и не дождавшись никакой реакции, я поплелся обратно. Все тепло, полученное от стакана кипятка быстро растерялось при путешествии по холодным переходам, так что в номер мне удалось вернуться уже озябшим.

Батареи топили плохо. Иногда казалось, что здание даже накапливало ночной холод так, что днем в нем было прохладнее, чем на улице.

Я надел на свитер еще и пальто, натянул перчатки и вновь подошел к окну. Сквозь черную сеть веток с остатками желтой листвы вдалеке проглядывала река.

Санаторий, находившийся на острове посреди реки, имел с берегом только паромную связь. Вопреки расписанию, паром категорически отказывался ходить два раза в день, и подплывал к острову только по вызову — когда у проживающего в санатории заканчивалась путевка. Так как санаторий, по советской привычке, жил строго определенными заездами, то все нынешние обитатели его появились здесь одновременно, и уехать, по идее, тоже должны были одновременно. Поэтому мне еще ни разу не удавалось увидеть грязно-белое пятно парома на волнах реки. Ни разу до этого момента.

С каким-то неожиданно-радостным волнением я наблюдал за приближающимся паромом. Что бы он ни нес на себе — это гарантировало хоть какое-то изменение в набившем оскомину заплесневелом постоянстве жизни санаторных обывателей.

Спустившись на первый этаж, я наткнулся на Петра Николаевича, мрачно восседавшего в инвалидном кресле, словно на троне. По слухам, обитатель кресла в прошлом был актером какого-то театра. Значимость театра и величественность ролей сильно зависела от степени дружественности отношений рассказчика с Петром Николаевичем. Бывший артист имел неприятную тенденцию отлавливать слушателей в фойе санатория и, прицепившись словно рыба прилипала, начинать жаловаться на тяжелую судьбу бывшей знаменитости, незаслуженно забытой неблагодарными зрителями. Я попытался было проскользнуть за спиной инвалида незамеченным, но слух у старика был не по годам хорош — моментально развернувшись в кресле тот воскликнул хорошо поставленным скрипучим голосом:

— А, Иван Михайлович, вечер добрый. Как вам сегодняшняя погода?

Погода уже вторую неделю царила на улице совершенно одинаковая — пасмурная, преисполненная туманами мерзость.

— Вечер добрый. Погода отвратительна, как всегда. Прошу меня простить, но я спешу встретить паром. Представляете — впервые за столько времени кто-то новый приезжает.

— Голубчик, все это суета сует. Вот поживете с мое. Меня, кстати с утра радикулит беспокоит. Видимо к перемене погоды. Боюсь, как бы дожди не зарядили. Я вот вчера Ирине Семеновне жаловался на суставы. Вы же знаете, у меня артрит. Так представляете, что она ответила?

— Боюсь даже предположить, — вздохнув, ответил я и с тоской поглядел на дверь. Паром уже должен был подойти к пристани. Жалобы актера на свое здоровье могли продолжаться бесконечно. Причмокивая губами и брызгая на собеседника слюной, он подолгу смаковал каждый очаг боли или беспокойства на своем немолодом теле, обвиняя всех окружающих докторов в некомпетентности. Избежать же своей порции жалоб не удавалось никому. Сбежав сейчас, я попал бы в черный список недослушавших, и скрипящая инвалидная коляска будет охотится за мной по коридорам уже вполне целенаправленно. В крайнем случае, если охота не удастся, старик встретит его на ужине — перед дверью столовой, сядет рядом, и весь ужин будет смердеть и брызгать слюной с кусочками пищи в чужую тарелку, в деталях описывая какой-нибудь приступ геморроя. Все возражения собеседника актер просто не слышал. Ему надо было либо не попадаться на глаза, либо получать свою порцию в режиме лайт, сразу как был отловлен.

Я прослушал лекцию о лечении артрита грязями, и рассуждения о том, что местные доктора в лице Ирины Семеновны ничего не смыслят в грязях. На мое счастье, в этот момент безнадежно скребя когтями по мрамору из дверей показался втаскиваемый на поводке скотч терьер, возглавляемый своей монументальной хозяйкой. Петр Николаевич заметно оживился и, громко воскликнув: «Анна Павловна! Как вам сегодняшняя погода?», — потерял ко мне всякий интерес и покатил ближе ко входу, специально наезжая колесом на провисший поводок, тем самым лишая даму собачкой возможности маневра, ибо хозяйка собаки давно значилась в списках тех, что часто сбегал от старика.